Четыре сезона [litres] - Стивен Кинг

– И я подумал, что будь у меня желание помочь этому гнусному журналисту, а желания такого я, понятно, не испытываю, то мог бы пролить свет на некоторые исчезновения. Разумеется, я имел в виду не убитых, чьи трупы нашли, – помилуй, Господи, их грешные души, – а лишь некоторых пропавших бродяг. Потому что их тела находились в моем подвале.

– И сколько их там? – тихо спросил Тодд.

– Пять, – спокойно ответил Дюссандер. – Включая закопанного тобой. Всего пять.

– Ты и правда настоящий псих! – резюмировал Тодд. Он заметно побледнел. – И в какой-то момент окончательно съехал с катушек!

– «Съехал с катушек»! Какое образное выражение! Возможно, ты и прав. Но тогда я сказал себе: «Этот писака хочет повесить пропавших и убитых на одного человека – своего гипотетического Чистильщика. А по-моему, тут другая история». И еще я задумался, не знаю ли кого-нибудь, кто мог совершить нечто подобное? Кто в последние годы испытывал такой же стресс, как и я? И ответ напрашивался сам собой. Это ты, мальчик!

– Я никого и никогда не убивал.

Тодд подумал не о бродягах – те не были людьми, ну или почти не были. Он вспомнил, как лежал за поваленным деревом и видел в перекрестии оптического прицела висок старика с неопрятной бородой за рулем пикапа.

– Может, и нет, – миролюбиво согласился Дюссандер. – Однако той ночью ты вовсе не был шокирован и держался молодцом. И еще ужасно злился, что оказался в таком опасном положении из-за немощи старика. Я прав?

– Да, – подтвердил Тодд. – Я был в бешенстве и не успокоился до сих пор. Я все подчистил за тобой из-за компромата, который ты упрятал в банковскую ячейку и который мог разрушить мою жизнь.

– Нет, я ничего не прятал.

– Что? Что ты говоришь?!

– Это был такой же блеф, как твое «письмо у друга». Ты никогда не писал такого письма, у тебя не было друга, и точно так же я никогда не писал о нашем… скажем, «сотрудничестве». Больше нет смысла что-то от тебя утаивать. Ты спас мне жизнь. И не важно, что ты сделал это ради себя: ты все равно проявил выдержку и хладнокровие. Заявляю со всей ответственностью: я не могу причинить тебе вреда. Я заглянул смерти в лицо, и она испугала меня, хотя и не так сильно, как я всегда опасался. Никакого документа нет! Так что мы с тобой действительно квиты!

Тодд улыбнулся: уголки его губ дрогнули и чуть приподнялись. В глазах промелькнул злобно-насмешливый огонек.

– Герр Дюссандер, – сказал он, – если бы только это было правдой!

Вечером того же дня Тодд отправился на склон у автострады, спустился к поваленному дереву и устроился на нем. День был теплым, сгущались сумерки, и в полумраке мчались машины, образуя бесконечные цепочки желтых огней.

Никакого документа не было!

Однако эта новость, по сути, ничего не изменила и не принесла Тодду никакого облегчения. Дюссандер сам предложил ему обыскать дом, и если никакого ключа не найдется, значит, нет и банковской ячейки с документом. Но ключ мог быть спрятан где угодно. Например, в банке из-под масла, закопанной во дворе. Или под половицей в коробочке из-под пастилок от кашля. Или старик мог доехать на автобусе до Сан-Диего и замаскировать ключ в декоративной каменной кладке, ограждавшей ареал обитания медведей. Если уж на то пошло, Дюссандер вообще мог его выкинуть. А почему нет? Ключ ему требовался только для того, чтобы положить документ в ячейку. А уж после его смерти найдется, кому ее открыть…

Дюссандер задумчиво кивал, выслушивая его доводы, а потом предложил другой вариант. Когда его выпишут, Тодд в его присутствии обзвонит все банки и, представившись внуком, скажет, что дед в силу возраста совсем выжил из ума, потерял память и не помнит, где абонировал ячейку и куда дел от нее ключ. Зовут деда Артур Денкер, и внук просит проверить по записям, не в их ли банке абонирована ячейка. А когда во всех банках подтвердят, что не у них…

Тодд снова покачал головой. Во-первых, это наверняка вызовет ненужные вопросы. В банке могут заподозрить мошенничество, а то и обратиться в полицию. И даже если все пройдет гладко, это ничего не меняло. Отсутствие в многочисленных банках Санта-Донато ячейки, абонированной на имя Денкера, вовсе не означало, что старик не мог ее арендовать в Сан-Диего, Лос-Анджелесе или в любом другом городке.

Наконец Дюссандер был вынужден сдаться:

– У тебя есть ответы на все вопросы, мальчик. На все, кроме одного: зачем мне тебе врать? Я выдумал эту историю, чтобы защититься от тебя. Мотив налицо. А зачем мне пытаться тебя в этом разубедить? Что я выиграю? – Дюссандер осторожно приподнялся на локте. – Если уж на то пошло, зачем мне вообще документ? Я могу разрушить твою жизнь, если захочу, даже находясь на больничной койке. Мне достаточно остановить любого проходящего мимо доктора и просто представиться. Они тут все евреи и наслышаны обо мне, во всяком случае о том, кем я был. Но зачем мне это нужно? Ты – хороший студент, впереди тебя ждет отличная карьера… Если, конечно, не проколешься со своими бродягами.

Тодд замер.

– Я никогда не говорил тебе…

– Знаю. Ты никогда не слышал о них, никогда даже близко не подходил к вонючим бродягам, покрытым коростой. Пусть так! Отлично! Разве кто-то спорит? Только объясни, зачем мне врать? Я же сказал, что мы в расчете! Но добавлю: мы можем быть квиты, только если будем доверять друг другу.

И теперь, сидя на поваленном дереве на склоне у автострады и глядя на машины, исчезающие вдалеке, как трассирующие пули, Тодд понял, чего именно он боялся.

Дюссандер говорил о доверии. И Тодда пугало именно это.

Кто знает, а вдруг в глубине души Дюссандера постоянно тлеет огонек ненависти? Вот что было страшно!

Старик мог ненавидеть Тодда Боудена, молодого, здорового и полного сил. Способного ученика, у которого впереди целая жизнь, полная радости и успехов.

Но больше всего Тодда пугало упорное нежелание Дюссандера обращаться к нему по имени.

Тодд. Предельно простое имя. Всего один слог, его легко произнести даже старому фрицу со вставными зубами. Упереться языком в нёбо, чуть опустить челюсть и убрать язык. Всего-то! Но Дюссандер всегда называл его только мальчиком. И никак иначе! Высокомерно. И безлико. Да, именно безлико! Будто номер узника концлагеря.

Вполне возможно, Дюссандер был искренен и говорил правду. Даже не просто «возможно», а скорее вероятно. Но страх никуда не уходил… особенно пугало нежелание старика называть его по имени.

И как ни крути, все упиралось в его неспособность решиться на крайнюю меру. Даже после четырех лет общения со стариком Тодд так и не знал, что у того на уме. Выходит, не такой уж он способный ученик.